текст: Крикун Сергей

“Единственный ныне здравствующий американский романист, который, вполне возможно, одержим гением”. Норман Мейлер.

“Сцена представляет собой джунгли. Из динамиков квакают лягушки и поют птицы.Фарнсворт в юности лежит ничком на песке. Али ебёт его, а Франсворт корчится, медленно барахтается, обнажая зубы в развратной улыбке. На несколько секунд гаснет свет.”

Лоуренс, штат Канзас. Полдень. Засушенный старик в бейсболке сидит на крыльце и смотрит на солнце свозь толстые линзы очков. На автомате он щелкает тростью, вынимая и засовывая обратно небольшой меч, спрятанный в ее древке. Наконец он крякает, подымаясь, берет в одну руку дробовик и двигается на задний дворик. Там его дожидаются выстроенные в ряд банки с краской на фоне белого полотна. Все готово.

Старика с морщинистым бесстрастным лицом зовут Уильям Сьюард Берроуз. Уильям Ли, писатель-битник, писатель-авангардист, писатель-философ, циник и критик. Билли, пидор, отрывающий яйца тем, кто обзывает его педиком. Священник, они называли его. Берыч-герыч. Всемирный джанки-гомосексуал номер один.

Он аккуратно прислоняет трость к пустой железной бочке, заряжает дробовик, берет его обеими руками, целится и – БАХ! Одна из жестянок с вскрикивает металлическим воплем и выплескивает свои красочные внутренности на полотно. Неудовлетворенный результатом Берыч перезаряжает ружье и стреляет во второй раз. Его хрупкое тело дергает отдача выстрела. На сей раз целостностью поплатились две банки и вот белый цвет истекает психоделической мешаниной, похожей на радугу нефтяного пятна. Билл хмыкает – картина закончена.

“Путь к Западным землям по определению является самой опасной дорогой в мире, ведь это путешествие ведет за пределы Смерти, за пределы основных Божьих стандартов Страха и Опасности. Эта дорога – самая охраняемая дорога в мире, поскольку она дает доступ к дару, вытесняющему все другие дары – к Вечности.”

Это очередной способ применить свой знаменитый способ «нарезок», который Берыч разработал совместно со своим другом-художником Брайоном Гайсиным: казалось бы совершенно неподходящие куски падают на свои места, слагая весьма необычное произведение. Ничего сами по себе не значащие пятна краски и дыры в холсте образуют немыслимые картины.

Как-то раз – не в одном ли баре на улицах Гринвич-Виллидж было дело? – некий писатель Х спросил у Билла, в чем же секрет, фокус-фикус его столь популярных «нарезок».

– Беру твою книгу, режу ее на куски…

– Режешь мою книгу?!

– …разрезаю страницы, потом выкидываю все ненужное и оставшееся собираю заново, дополняя своими вырезками, вставками из газет – всем, что мне кажется подходящим.

У писателя не было слов. Он так и застыл на месте с отвисшей челюстью. В итоге оба по-товарищески надрались до чертиков.

“Когда свет зажигается снова, Франсворт одет в костюм аллигатора с вырезом на заднице, Али продолжает ебать его. Али и Франсворт скачут прочь со сцены, Франсворт показывает зрительному залу перепончатый средний палец, а оркестр морской пехоты играет "Semper Fi". Занавес.”

Произведения Берроуза… о, Господи, ну как их описать? Они отталкивают нагромождением кошмарных образов – говорящая задница, взявшая под контроль голову, которая в итоге потеряла все бразды правления; выпадающие анусы старых педиков, наматывающиеся на колеса повозки и тем самым потрошащие своих владельцев; гигантские, вселяющие ужас многоножки. Они завораживают своей россыпью уникальных новаторских идей, философией и сатирой на современное общество. Они подобны ребусам, составленным инопланетным сверхразумом. Это не легкое чтение, это настоящая мозговая встряска, бомбардировка мозгов расширяющими сознание словесами. “Язык – это вирус”, говаривал Берыч, и со временем сознание читателя начинает испытывать острую зависимость от столь сильной литературной субстанции, от этого литературного джанка.

“Путь к Западным землям извилист, непредсказуем. Сегодняшний легкий перевал завтра может оказаться смертельной ловушкой. Очевидный путь почти всегда является путем глупца; также берегитесь Срединных дорог, дорог умеренности, здравого смысла и тщательного планирования. Однако, есть время и для планирования, умеренности и здравомыслия.”

Метод нарезок практически исключает последовательный сюжет, он превращает роман в лабиринт, перепутанный нитями взаимосвязности. Тут черт не только голову сломит. Поэтом речь об экранизациях могла бы и не идти, если бы не мощнейший образный заряд прозы старого наркомана из Интерзоны. Но пошел на риск не какой-то там модный галлюцинирующий Дэвид Линч, а кровавый мыслитель Дэвид Кроненберг, с подросткового возраста обожающий Берроуза. Вопрос о выборе материала даже и не стоял – это был «Голый завтрак», самый известный и скандальный роман Билла, одно из последних литературных творений, признанных в суде «непристойными» и запрещенными к публикации в США на протяжении многих лет. Книга, которую читать было нельзя и с которой были знакомы все мало-мальски активные молодые люди 60-70-тых. Книга-болезнь, неизлечимо поразившая мировую культуру. Кроненберг круто взял и круто выиграл: лучшую экранизацию представить сложно, хотя обошлось без чрезмерной популярности, а Джон Бэланс презрел картину, обозвав ее гомофобской. Билл же был доволен, как дитё.

В 1992 году Кроненберг и Линн Сноудэн, корреспондент журнала “Исквайр”, заскочили в гости к Биллу для интервью. Берроуз, переживший 50 лет наркозависимости и правительственных гонений, не может сдержаться, когда назойливая муха садится на его тарелку с печеньем. “Ненавижу мух. Кошмар,” — ворчит Берыч: он складывает руку лодочкой и пытается накрыть черное пятно на тарелке. “Уильям, это же мой любимый питомец!” — заламывает руки Кроненберг. – “Ну-ну, Джулис, я же просил тебя не приставать к людям. Не все любят мух.”

“Киму нравилось, когда у Джерри случались припадки, потому что при этом у дурачка иногда вставал член, извергая семя прямо в штаны, и это зрелище возбуждало Кима.”

Гомофобской прозу Берроуза не назовешь, но и особо позитивной в этом вопросе она тоже не была. Да, эротические и порно-сцены наличествуют в изобилии, но Берроуз не просто писал о гомосексуальности с легкостью, на которую неспособны многие современные авторы, он перешагнул через эту черту и нырнул в бездонный космос сексуальности — она присутствует в его произведениях во множестве проявлений, в том числе и в саміх гадких. Табу в его произведениях не существует. При этом его личная жизнь навсегда осталась его личной жизнью. Точка.

Можно было бы еще парочку страниц посвятить опытам Берыча в сфере музыки – Курт Кобейн, Билл Ласвелл, “Ministry”, “Throbbing Gristle”, “Coil” и пошло-поехало – но дальше, товарищ, двигаться тебя придется самому. Ну, последняя наводочка для неофита, так и быть: недавно издательство “Kolonna publications” выпустило в свет его “Счетную машину”, сборник любопытнейших эссе о сексе, наркозависимости и литературе.

Так что приятного пути к Западным землям!

PS: Спасибо всем, кто помог!

PPS: Позавчера узнал, что Берроуз — любимый писатель Уильяма Гибсона и оказал на него огромное влияние. Гибсон очень тепло отзывается о нем в "No Maps for These Territories".